на такие вещи.
— Эх, жаль, музыки нет! — стукнула я кулачком по столу. Получилось неубедительно, но все же! — Давненько я на столе не отплясывала!
Через пять минут под дружные визги я топтала драгоценными сапожками салаты и закуски, пытаясь сплясать канкан.
Белла Болеславовна хлопала громче всех и кричала на «бис». Я же пыталась отбросить ногу в сторону остолбеневшего Мизгиря.
— Иииих! — завизжала я, снимая шубу и вертя ее на пальце, как пропеллер вертолета. Шуба сметала все на своем пути: оленьи рожки, пучки трав, поганки и мухоморы и шапку Мизгиря. Посуда падала на пол, а я уже разошлась на всю катушку.
— Ой, я как расшумелась! Я же говорила! — причитала Белла Болеславовна, пока Семен Семенович сидел с открытым ртом.
— О! Мужик! — обрадовалась я, прыгая со стола на Мизгиря. Его невеста отшатнулась от меня, как от бешеной.
«Обеими руками обнимала!» — вспомнилось мне.
Мизгирь тут же понял свои ошибку. И устремился к той, которая обнимала его только руками, а не ногами! Скамейка перевернулась, Купава успела отскочить, как я и герой, передумавший стать любовником, завалили стол.
— Куда же ты! Любимый! — тянула я Мизгиря за бороду. — Не покидай меня!
Мизгирь уползал на четвереньках, решив оставить мне на память клок красивой бороды.
— Ну, все-все, — утихомиривала меня Белла Болеславовна, пока я для приличия спела еще неприличную частушку. — Снегурочке уже пора!
Я глянула, видя, как Мизгирь льнет к счастливой Купаве. А меня за шубу вытащили на улицу.
— Ну, — опустились мне на плечи тяжелые руки шпалоукладчицы. — Спасибо тебе! Я с Семен Семенычем поговорю! Больше пакостей тебе он делать не будет!
— Спасибо, — вздохнула я, надевая свою шубу и ковыляя в лес.
— Лес, домой верни ее! — послышался голос Беллы Болеславовны. — Ну надо же! Получилось! Эх!
Я моргнуть не успела, как очутилась возле хрустального дворца. Если возле избушки была ночь, то здесь стоял день.
— Ты где была!!! — бросились на меня Метелица и Буран, вылетая из дворца.
— У леших на дне рождения! Действительно дно. Ходить не рекомендую! — ответила я, но звери тут же помрачнели.
— Звали, а он не пришел? — спросила я, чувствуя, как внутри все переворачивается.
Мне ничего не ответили, лишь опустили головы.
— Думали мы тут, пока тебя не было. Может, и правда прикипел к тебе? — заметила Метелица, поднимая морду и стряхивая с себя снег. — Никогда такого не было, чтобы вот так вот Елиазарушка уходил и не приходил.
— А теперь возвращаться боится. Сердце твое ранить не хочет! И себя терзать, — проворчал Буран, пока я смотрела на снежинки, которые закружило в вихре.
— Но мы в этом мало что понимаем, — мотнула головой Метелица. — Мы же не люди!
Я собиралась идти во дворец, как вдруг услышала рожок. Началось!
— Он каждый день ходит сюда! Думали, раз тебя нет, то перестанет, но… — потоптался Буран. — Уж я его как пугал, уж Метелица как пугала! И метель, и буран насылали, а он все равно здесь!
— Лель! — яростно продирала я кусты. — Тебе что сказали?! Играй в другом месте!
— О, Снегурочка, — рассмеялся Лель, пока вокруг него оттаивала целая поляна. — Весну тебе принес! Лови букет!
В меня бросили букетом, который я поймала. И тут я увидела, как цветы покрываются изморозью и льдом.
— Лель! Беги! — крикнула я, теребя мертвый букет и чувствуя, как позади меня нависает огромная ледяная тень.
Букет поник и превратился в обжигающий даже меня лед. Я отбросила его в ужасе.
Тяжелые шаги несли смертоносный холод. Мне на плечо легла тяжелая рука. Изморозью сверкнула роскошная вышивка на шубе.
— Что же ты забыл в лесу, пастух! — послышался рев, от которого даже у меня мурашки побежали. Студеные ветры, словно вырвались на волю после долгого плена, бушевали, вымораживая все вокруг. В них носились сумасшедшие снежинки. Дерево рядом покрылось льдом, сочные травы и яркие цветы покрылись изморозью. Обледеневшие травы обламывались под натиском ветров. Пастух стоял в подпоясанной легкой рубахе, которую пронзал ветер.
— Елиазарушка, — взмолилась я, хватаясь на роскошную шубу. — Я прошу тебя, Елиазарушка… Не тронь… Прошу тебя…
Но ледяное сердце не слышало мои мольбы. Я цеплялась за шубу, заглядывая в суровое лицо и серые глаза.
— Весну показать хотел Снегурке твоей, Карачун, — прикрыл лицо рукой Лель. — Которую она не увидит!
— Показал? А сейчас я покажу тебе зиму, пастух, — прорычал Карачун. — Последнее, что ты увидишь!
— Умоляю, — плакала я льдинками. — Он ничего плохого не сделал.
Я обернулась на Леля, роняя льдинку слезы.
И тут послышался рев. От этого жуткого рева я испуганно прижалась к роскошной шубе.
На поляну вышел огромный медведь. Он был даже больше Бурана. Черный, страшный со светящимися глазами. Тут «Ванечкой!» не отмашешься. Нужно прикидываться сразу дохлым. И облегчиться перед «смертью», чтобы уже наверняка!
Страшный рев снова разорвал вой стужи.
— Это… Это… Тоже бог? — спросила я, видя, насколько огромен медведь.
— Это Велес, — послышался голос пастуха. Он сжал дудку. — Скоро Велес обернется, и придет весна.
Огромный страшный медведь встал рядом с Лелем, ломая замороженные травы. Мы стояли друг напротив друга. Бог против бога.
Послышался страшный рев, которому что-то ответила стужа.
А потом меня дернули, и мы стали уходить. Один раз я обернулась, видя, что пастух с медведем тоже уходят.
Лель обернулся и крикнул:
— После Красной Горки в лес не ходи, Снегурка! Смерть тебя ждет! Огненное колесо!
Я почувствовала, как меня прижала к дереву огромная рука.
— Что? Позабавилась с пастухом? — послышался голос, в котором было столько ревности, что мне стало страшно. — Неужто он сердцу мил стал?
Я положила руку поверх его руки, глядя в серые глаза.
— А ты ревнуешь? — спросила я, вспоминая замерзший букет.
— Неужели цветы весенние краше узоров снежных? — послышался голос, а я чувствовала, как сердце вздрагивает от звука его голоса. — Неужели простой пастух с дудкой и цветами милее того, кто с ног до головы может осыпать тебя драгоценностями?
— Зачем мой букет разрушил? — спросила я, роняя льдинку-слезу. — Не увижу я весны по воле твоей. Дай хоть на букет полюбоваться.
Мою руку сжали так, что она чуть не хрустнула.
— Неужто не прошло? Неужто сердце еще болит? — огромная рука взяла мои руки в свои. Вместо ответа я сжала его руку изо всех сил.
— Как снежинка тает на ладони, так и ты таешь в моих глазах, — послышался страстный шепот. — И я ничего не могу с собой поделать…
Я даже не знала, что ответить, чувствуя, как огромные ручища сжимают мои хрупкие ручки.
— Негоже древним богам смертную любить, — слышался голос. — Не гоже беречь ее, как
